Обычный разговор, ничем не отличающийся от сотен других между мной и мамой, но в тот вечер я восприняла его иначе. А что, если мне плевать на круги под глазами? Что, если я не хочу писать письма благодарности и тратить время на стажировку, которая мне неинтересна? Я провела пальцем по смазанной надписи на ладони. Даже на руке писать нельзя – обязательно кто-нибудь попробует стереть написанное.

Я подошла к комнате брата. Постучала и заглянула. Жалюзи были опущены, и темноту рассеивал только свет от экрана монитора, придающий комнате жутковатый зеленый оттенок.

– Подождите, ребята, – сказал брат в микрофон, потом обернулся ко мне. – Чего?

– Как ты считаешь, мы живем в золотой клетке?

– В каком смысле?

– Ну мы с тобой. Нас преследует желание всем угодить?

– Тебя точно преследует. Меня – гораздо меньше.

Как ни странно, он совершенно не удивился вопросу.

– Это все? – спросил Зак, явно не желая продолжать обсуждение.

– Да.

Он отвернулся к компьютеру.

Я долго ходила по своей комнате, то доставая телефон, то убирая его, пока наконец не нажала кнопку вызова раньше, чем успела передумать. Люс ответила после третьего гудка.

– Надеюсь, ты звонишь, чтобы извиниться?

– Только если ты извинишься первая.

– Это неправильно. Но ладно. Я извиняюсь за то, что раскрыла тайники твоей души и попыталась помочь освободиться от тягот публичной жизни до того, как ты прогнила насквозь. Теперь ты.

– Извини, что сказала, будто ты никого не интересуешь. Это было жестоко.

– Теперь ты должна сказать, что это неправда и мной интересуются все вокруг.

– Это неправда, и тобой интересуются все вокруг, – повторила я, стараясь говорить как можно убедительнее, но, кажется, получилось так себе.

– Знаешь, для такой врушки, как ты, получилось слабо.

– А это неправда? – спросила я. – В смысле меня ты очень интересуешь, и свою семью тоже, но широкую общественность? Они про тебя даже не знают.

Люс не ответила, но я знала, что она ухмыляется.

– Ну хорошо, теперь, когда я освободила тебя от лжи, в которой ты жила, что планируешь делать дальше?

Это был тот самый вопрос, к которому я сама все время возвращалась: «И что я, по-твоему, должна делать?» Ответа на него у меня не было. Я только знала, что хочу вытворить что-то выходящее за рамки дозволенного. Такое, чтобы надпись на ладони показалась мелочью, милой шалостью, не стоящей вообще никакого внимания.

– Ты сегодня вечером занята? – спросила я.

– Не считая задания по английскому, нет.

– Я приеду через полчаса. Ты сразу поймешь, потому что я мигну фарами два раза.

– Что ты имеешь в виду?

– Просто будь готова выйти.

Мама была на благотворительном мероприятии, папа – дома. Предполагалось, что он остался, чтобы почитать и посмотреть новости, наверстать упущенное, но из его кабинета доносилось похрапывание.

Я надела бейсболку, висевшую на вешалке в коридоре. Папа носил ее на встречи с избирателями, когда хотел выглядеть простым парнем, своим в доску.

Его «лендровер» стоял в гараже. Папа редко на нем ездил; в то время у нас были шоферы, которые возили нас на других автомобилях, более практичных и удобных. Я вытащила ключ от машины из миски, стоящей у входа в гараж, и уселась на водительское сиденье.

Зачем я это сделала, если можно было вызвать шофера? Но в том-то и было дело – я не хотела никого вызывать. Устала от постоянного контроля. Невозможно было шагу ступить, чтобы кто-нибудь не увидел, где я, что я делаю, как одета и с кем разговариваю. Могла я провести хотя бы один вечер без посторонних глаз?

Понадобилось несколько минут, чтобы разобраться с управлением. Понять, как включаются поворотники и фары, отрегулировать сиденье под себя. Затем я осторожно выехала задним ходом из гаража. Я училась в десятом классе и пробовала водить под руководством родителей, но еще не получила водительских прав.

Пользуясь навигатором на телефоне, я направилась к дому Люс. Всю свою жизнь я ездила по Александрии, но только в качестве пассажира, и с трудом ориентировалась в поворотах и перестроениях. Умирая от страха и восторга, я мчалась по ночным улицам, рассекая туман, и дорога разворачивалась передо мной как ковер, маня в неизвестность.

– Я думала, тебя папа привез, – прошептала Люс, усаживаясь в машину рядом со мной. – Что ты делаешь?

Впервые за долгое время я увидела ее удивленной и, может быть, даже слегка напуганной.

– Что-то несвойственное мне.

Мне самой было страшно. Это было для меня совершенно новое чувство – не знать, что будет дальше, не иметь алгоритма действий, в котором каждый шаг расписан и рассчитан наперед.

– Но у тебя даже прав нет. Ты понимаешь, что произойдет, если нас остановят?

Я, в общем, догадывалась, но отгоняла эту мысль, потому что, задумавшись, могла струсить и повернуть назад. Поэтому твердо ответила:

– Ага. Значит, нас просто не должны остановить.

Мой план был очень прост. Сделав несколько резких поворотов, я вырулила с подъездной дорожки у дома Люс и, следуя указаниям навигатора, поехала по тихим пригородным улочкам, освещенным фонарями.

– Ты точно умеешь водить? – спросила Люс, вцепившись в ручку двери.

– Не особо, – ответила я, стараясь успокоить и себя, и ее.

В загородном клубе «Старая мельница» было темно. Мы проехали мимо него и припарковались в глубине, на краю поля для гольфа, которое ночью напоминало океан – безбрежное пространство тьмы. Я испытала облегчение, когда съехала с дороги, остановила и припарковала машину. Все получилось, я добралась до цели. Внутри все дрожало от нервного напряжения. Я выключила фары и открыла дверцу.

– Что мы здесь будем делать? – поинтересовалась Люс, подходя следом за мной к ограждению из железной сетки.

Я перелезла через ограду – гораздо менее изящно, чем представляла себе, – и спрыгнула на мягкий подстриженный газон на другой стороне. Откуда мне знать, что положено делать людям, тайком сбежавшим из дома? Пить и веселиться, рассекать на машинах. Здорово, конечно, пусть и несколько банально, но слишком опасно – меня могли заметить, сфотографировать, а потом пустить сплетню по школе.

Я побежала через лужайку, сквозь облака водяной пыли, поднявшейся от разбрызгивателей. Люс бежала за мной, хохоча и щурясь от брызг, летевших нам в глаза.

Территорию «Старой мельницы» я знала хорошо – мои родители много лет были членами клуба. Я провела Люс мимо гольф-каров и закрытого ресторана к бассейну. Вода в нем была неподвижна, как стекло.

Мне не пришлось объяснять подруге, что делать дальше. Притащив с веранды ротанговое кресло, мы встали на него, перебрались через железный забор на территорию бассейна и разделись. Первой нырнула Люс и заскользила под водой – стоя на краю трамплина, я видела, как искажаются контуры ее длинного тела. Задержав дыхание, я прыгнула следом за ней.

Холодная вода ударила меня в грудь. Я вынырнула, хватая воздух ртом и чувствуя себя так, как будто внезапно проснулась. Что я наделала? Что я творю?

– Мне всегда хотелось посмотреть, как тут внутри, – сказала Люс, переводя дыхание.

Я оглядела пустые шезлонги. Интересно, в клубе установлены камеры? Да наверняка. Но вряд ли кто-то часами просматривает запись за записью, если ничего подозрительного на территории замечено не было.

– Ты в порядке? – спросила Люс.

– Угу, – пробормотала я. Вода шлепала мне по губам.

– Терзают сожаления?

– Так вот как называется это чувство!

Люс рассмеялась:

– Добро пожаловать в клуб обычных людей, которые делают глупости и ошибки и живут с этим.

Я заставила себя оторвать взгляд от стен клуба и стала плавать на спине. Небо было черным, беззвездным, впрочем, оно всегда выглядит таким, если смотреть на него из хорошо освещенного округа Колумбия. Высоко-высоко пролетел самолет, его белые сигнальные огни напомнили мне падающие звезды. Не верилось, что там внутри сидит множество крошечных людей. Они летят так высоко, что не видят нас. На мгновение я стала никем, точкой на поверхности земли, которая двигалась рядом с другими такими же точками; мы смеялись, плакали, горевали, хитрили, добивались целей. Но имело ли все это хоть какое-то значение?