В последующие дни интерес ко мне не ослаб, наоборот, только усилился. Я перестала ходить в столовую и другие места, где было много народу, чтобы не слышать перешептывания за спиной и не ловить на себе пристальных взглядов. Джеймс обычно находил меня в библиотеке или на скамейке в дальнем конце двора. Я в одиночестве жевала свой обед, пыталась успокоить себя музыкой или делала домашнее задание. Но даже Джеймс в те дни говорил лишь об аварии, только он, в отличие от других, интересовался случившимся не из праздного любопытства.

– Я все равно не понимаю, как это могло произойти, – повторял он. – Почему он съехал с дороги?

– Не знаю. Было темно. Он отвлекся.

– В новостях пишут, что у него проблемы с алкоголем, – сказал Джеймс. – Но я ни разу не видел, чтобы твой отец выпивал. Он всегда заказывал колу.

Не будь я такой расстроенной, наверное, обрадовалась бы напоминанию о папе. О том, каким он был в его самые счастливые минуты: в джинсах, рубашке с расстегнутым воротом, с холодной колой в руке, в окружении избирателей. Прямо как в рекламном ролике. И Джеймс был прав – мой папа редко пил алкоголь. Даже если его угощали стаканом пива на благотворительном вечере или политическом мероприятии, он никогда не допивал его до конца.

– По телевизору несут много всякой чуши, – сказала я.

– Но почему машина так резко свернула?

– Он говорил, что ему померещилось, будто на дороге что-то было.

Джеймс покачал головой:

– Мне все равно не верится. Я тысячу раз ездил с твоим папой, и это совершенно на него не похоже.

Я понимала, что он не хочет меня расстроить, но его вопросы еще больше усиливали мою тревогу.

– Каждый день кто-нибудь попадает в аварию, – сказала я, чувствуя себя глупо оттого, что мне приходится убеждать Джеймса в виновности моего отца.

– И что, он сбил женщину на тротуаре и уехал? Твой папа никогда бы так не поступил.

Я перестала есть – аппетит пропал. Джеймс был прав. Мой папа никогда бы так не поступил. Пора было сменить тему, попробовать поговорить с Джеймсом о чем-то другом, но мне было слишком плохо, чтобы что-то придумывать.

– Знаешь, я никогда тебе не рассказывал, потому что этот случай вроде как не стоил упоминания, – продолжал Джеймс. – Но я помню, как однажды во время какого-то благотворительного вечера я увидел твоего папу одного. Он только закончил разговор и направлялся к бару, как вдруг заметил на полу вазочку, упавшую с журнального столика. Гвоздики, которые в ней стояли, рассыпались по полу, вода разлилась. Он мог пройти мимо и оставить уборку официанту – все остальные так и делали, переступали через цветы, как будто их тут и не было. Но вместо этого твой папа поставил вазочку на место, опустил в нее гвоздики, вытер воду на полу. Ничего особенного, конечно. Не подвиг, за который вручают медаль, но большинство людей не стали бы делать ничего подобного, тем более когда никто вокруг не обращает внимания. А твой папа сделал.

Эта вроде бы пустяковая история ошеломила меня. Так захотелось снова очутиться на этом вечере и увидеть собственными глазами, как все было. И в то же время я пожалела, что услышала ее. Мой папа наводил порядок, даже когда никто на него смотрел. А я, наоборот, устроила беспорядок, который ему тайком приходится разгребать. И как мне теперь с этим жить?

– Разве мог такой человек сбить прохожего и скрыться с места? – сказал Джеймс.

Хороший вопрос, сразу вызвавший у меня приступ нервной чесотки.

– Не знаю, – повторила я, мечтая сменить тему.

Но о чем говорить? Весь остальной мир потерял для меня всякий интерес. Только одно сейчас имело смысл.

– И он поставил машину в гараж, и никто ничего не заметил, пока полиция не обнаружила видео?

– Да, – ответила я. – Он не смотрел на дорогу. А потом запаниковал, уехал домой и поставил машину в гараж. Мы редко на ней ездим, поэтому не заметили. Мы все это уже обсудили. Ты смотрел пресс-конференцию, новости. Все так и было. Конец истории. Неужели так трудно поверить?

Наверное, я сказала это слишком резко, потому что Джеймс сразу напрягся.

– Ну извини, – проговорил он. – Я просто хотел прояснить детали.

– Послушай, я тебе рассказала все, что знаю, и мне непонятно, почему ты продолжаешь задавать эти вопросы.

– Потому что это не укладывается в голове. Я… я просто не могу представить, что твой папа так поступил. Он не мог. Я поговорил с родителями, они тоже в это не верят.

– Чего ты от меня-то ждешь? Я должна сказать, что ты прав и мой отец не виноват, что это все прикрытие или часть какого-то заговора? – Произнеся правду вслух, я нервно сглотнула.

– Нет, но согласись, в этом деле слишком много несоответствий. Разве тебе не любопытно?

– Мне не любопытно, – сказала я. – Это ведь не какая-то там история, за которой я наблюдаю издалека. А моя жизнь. Могу ли я поверить в случившееся? Нет. И тем не менее на всех каналах, на всех сайтах, в каждой социальной сети крутится видео с места происшествия. Так что, пожалуйста, перестань меня расспрашивать, ладно?

– Ладно, – сказал он. – Ладно.

Но не перестал. Он просто не мог ничего с собой поделать. Все наши разговоры так или иначе возвращались к папе, к той ночи, к вопросам без ответов. Джеймс наблюдал за мной, прокручивал факты в своей голове, все ближе и ближе подбираясь к истине. Дома я слышала, как моя мама ведет похожие разговоры с мамой Джеймса. Слишком много вопросов и так мало исчерпывающих ответов.

– Я посмотрел по карте, где твой папа, по его словам, находился той ночью, – сказал Джеймс, – и опять ничего не сходится. Чтобы добраться от парка до вашего дома, не нужно ехать по той дороге. Так как он там оказался?

У меня сжалось горло.

– Ты можешь хотя бы сейчас перестать разыгрывать из себя репортера? Почему ты все время заставляешь меня вспоминать об этом?

– Я не заставляю тебя вспоминать. Я просто задаю вопросы.

– Зачем? Чтобы потом написать статью?

– Конечно нет. Как тебе такое в голову пришло?

– Не знаю. Почему тебя так интересует эта тема?

– А почему она не интересует тебя? – спросил Джеймс.

– Нам все уже известно. Нет там никакого второго дна. Просто грустная история.

– Что с тобой? – спросил Джеймс, глядя на меня как на незнакомку. – Почему ты ведешь себя так, будто мы – по разные стороны баррикад?

Я сглотнула.

– Ничего подобного. Я просто прошу тебя прекратить.

– Что прекратить? Звонить тебе, чтобы узнать, как у тебя дела, даже теперь, когда ты больше не отвечаешь мне и не перезваниваешь? Обсуждать с тобой серьезное происшествие, которое перевернуло всю твою жизнь? Ты правда хочешь, чтобы я делал вид, будто ничего не происходит, и спрашивал, какие передачи ты смотришь по телевизору?

– Я хочу, чтобы ты перестал изображать из себя того, кем не являешься. Ты не репортер, а просто позер, который задает слишком много вопросов. Я не прошу тебя решать эту проблему для меня. Она неразрешима.

– Позер? – переспросил Джеймс. – Чего-чего?

Я была вынуждена так поступить. Мне надо было его оттолкнуть.

– Зачем ты так? – спросил он. – И при чем здесь я?

Он совсем близко подошел к разгадке.

– Просто… просто это слишком. После всего, что было, это выше моих сил.

– Что?

Правда билась о мои ребра, стремясь вырваться наружу. Я хотела ему рассказать. Хотела безумно. Но как он дальше сможет дружить со мной, насквозь прогнившей изнутри? Как я смогу дружить с ним, скрывая правду? Да разве я смогу утаить от него что-нибудь?

Я запихнула вещи в сумку, не смея посмотреть Джеймсу в глаза: мне казалось, что, встретившись со мной взглядом, он сразу обо всем догадается.

– Я больше не могу об этом говорить. Мне… мне надо побыть наедине с собой какое-то время.

– Хана, я всегда буду на твоей стороне, разве ты не понимаешь?

Я отвернулась, чтобы не видеть его лицо.

– Мне надо идти, – сказала я. – Извини.

– Так это была ты? – спросил Джеймс.